Я снова беру твою ладонь в свою, касаюсь ее тыльной стороны кончиками пальцев, скольжу по коже твоей руки: мимо бледных венок, что просвечивают сквозь тонкую кожу, мимо острых костяшек. Я люблю твои руки, Хисана. Я люблю тебя, безгранично, бесконечно, беззаветно. Но твои руки — они всегда особенно очаровывали меня. Держать их в своих, касаться их губами, сплетать свои пальцы с твоими — вот так, как я делаю это сейчас... Но твои руки теперь слишком слабы, Хисана, а твоя улыбка слишком бледна. Я наклоняюсь, разворачиваю твою кисть ладонью вверх и касаюсь ее губами. Она прохладная. У тебя осталось совсем мало сил. Позволь, я дыханием согрею твои руки. Уголки твоих губ дрогнули — я знаю, ты улыбаешься.
Ты умираешь, любовь моя. Обреченно, безнадежно, без права на счастье. Тянущая боль в грудной клетке — я уже почти привык к ней. Но иногда она делается нестерпимой. Как сейчас. И я закрываю глаза — совсем на мгновение, — чтобы собраться с силами, снова взглянуть тебе в глаза и улыбнуться.

Скука. Бесконечная скука, о которой Химе, такой веселой и жизнерадостной, никогда не сидящей на месте, раньше не приходилось и думать, наконец настигла, и ненасытным зверем поглощала в свои объятия, ничуть не жалея жертву.  Период тяжелых гнетов самой себя, мыслей о безвыходности и, в некотором роде, предательстве близких ей людей, не так давно, а уже прошел. Может, это было всего вчера. А может уже и год прошел. Тут нет счета прошедшим дням, и ты никогда не сможешь узнать, что будет завтра, и будет ли это завтра вообще. Она не привыкла к этому. Не привыкла к такому образу жизни. Как долго она может сидеть тут, буквально взаперти, совсем не зная, что с ее друзьями, где они, живы ли вообще? Девушка давно как смирилась: спасения нет. Вокруг лишь белесые стены, постоянно сужающиеся в суетящихся, как обезумевших птицах, мыслях. Вокруг лишь редкие разговоры с этим странным, с одной стороны пугающим, а с другой таким бедным парнем, о котором Химе как пыталась хоть что-то узнать, так в ответ получала или молчание, или указания молчать. Вокруг лишь пустота. Необъятная, жадная, пугающая и несколько могущественная. Иноуэ никогда ранее не смела ненавидеть что-либо: считала это необоснованной глупостью, ведь всегда, что бы то ни было, но все надо встречать с улыбкой и всегда прощать. Но сейчас она могла сказать точно - это пустоту она терпеть более не могла.
Она хотела есть. Именно земной еды. Точнее, она хотела вновь попытаться что-нибудь приготовить самостоятельно - наверняка очередной несъедобный бутерброд, как это было раньше, вроде бы даже не так давно, - а потом похвастаться этим перед Татсуке, по которой уже безмерно скучала, и другими девушками из класса. Она хотела вообще увидеть свой класс: Урю, Куросаки, Садо... Она вообще много чего хотела, но уже и не думала мечтать. Каждый раз, думая об утерянном, она непроизвольно угнетала саму себя. Понимая, что все это уже бесполезно, девушка непроизвольно изредка позволяла надежде выйти наружу. Нет, ну правда, а вдруг кто-нибудь вспомнит о ней?
  Мысли порой бывают материальны. У Орихиме это бывает достаточно часто: то ли по жизни везение, то ли надежды накопилось столько, что судьба просто порой жалеет девушку и отдает ей все с легкой руки. Она часто думала об этом: а вдруг кто-нибудь придет? Вдруг вспомнит? Вдруг захочет освободить от гнета о нынешних днях, от психологического самобичевания, от постоянных лишних дум, что никак, даже по истечению такого количества времени, не могли покинуть рыжую голову. Она могла поклясться - нет, это не из-за голода или периодического схождения с ума! - но совсем рядом, она даже видела это, кто-то был.
  Мальчишка весьма мил, и без всякого грозного оскала или недовольного взгляда, как казалось Орихиме. Она прекрасно понимала, что тут каждый третий может быть без причин настроен против нее, но никак не могла угомонить собственную доброту душевную, особенно при виде такого милого личика. Девушка улыбнулась, прижав к себе хрупкие плечи, и широко раскрытыми глазами взглянула на него. Нельзя никому в этом месте доверять, нельзя, день за днем твердила она себе воображаемым голосом Татсуки. Лишняя улыбка может стоить жизни, а случайный взгляд - надежды на нее. Она знала. Она все прекрасно понимала. Всю опасность, всю рискованность и всю свою глупость, но как отказать единственному, кто пришел к ней в моменты бессмертной скуки, а еще и со сладостями, по которым Орихиме успела сильно поскучать!
  - А... - она быстрым взглядом осмотрела собственную коморку. - Не ожидала, признаться, что у меня появятся гости.
  На какой-то момент она замялась: а как же Улькиорра? А можно ли ей вообще принимать у себя, кхм, гостей? Хотя, к чертям, ведь этот мальчишка вполне разговорчив, что в этом месте очень странно, а еще и, вроде, доброжелателен, в отличии от самого Четвертого.
  - Мог бы даже не спрашивать, хех. Конечно же, заходи!

Отвернувшись от Кёраку, рокубантайтайтё завершил начатое — снял с шеи семейную реликвию, открывая взорам тонкие бледные ключицы. Теми же небрежными движениями он педантично сложил шарф и отправил его в корзину поверх хаори. Вытащив из-за пояса Сэмбондзакуру, капитан любовно поставил того в уголок и принялся раздеваться. Медленно, не спеша снял тэкко с узких кистей и бросил те на шарф. Так же степенно, как и должно представителю благородного рода в -дцатом поколении, снял варадзи и таби. И разогнулся. Тонкие пальцы потянули за свободный конец оби и распустили его, а следом скользнули вверх, коснулись краев черного косодэ и белого ситаги, скидывая те с острых, но мускулистых плеч, открывая бледную узкую спину и худые руки с рельефом мышц. С легким шелестом одежды скользнули вниз и упали в корзину. Хакама, повинуясь движению руки, соскользнули с бедер, падая к стройным ногам капитана. Переступив через них, Бьякуя отправил их к прочей своей одежде. Быстрыми, привычными движениями сняв с волос кэнсэйкан, он закинул его в корзину, взял полотенце и отправился в душ.

За окном - жара, весна, пора цветения сакуры, романтики, вечных попек, драк и всего такого прочего, что обычно приводит к ломанию-всего-и-вся и очередными криками Ямы-семпая, который ой как любит поорать, когда капитаны косячат. Но пока все было на удивление тихо, и все беды обходили мой отряд стороной. Неужели случилось чудо, и я наконец-то могу просто поваляться на солнышке и ничего не делать? Такими шансами не разбрасываются, и, как порядочный лентяй, я делал все возможное, чтобы ни делать абсолютно ничего.
Небрежно прикрыв лицо рукавом хаори (хоть какой-то толк от этой штуки), я звездой развалился на своем персональном лежачем месте в кабинете капитана. Конечно немного непривычно снова торчать в этой комнате, особенно после того, как очкарик-Айзен все поменял под себя. Но мне вроде удалось сделать это место более менее приятным для моего взгляда. Ай да я, ай да молодец. Записка на двери "капитан временно недоступен, пожалуйста, обратитесь позже" и четкий приказ Хинамори под страхом смерти никого не пускать ко мне ближайшие пару часов давали в купе возможность полностью насладиться тишиной и покоем, и немного вздремнуть, так как всю прошлую ночь я просидел на пятой точке, разгребая кучу накопившихся бумажек и документации.
Все бы хорошо и замечательно, если бы не одно "но" - этот надоедливый пацан, который уже черт пойми сколько шатается около кабинета и что-то тут вынюхивает. И почему его лицо кажется мне знакомым? Где я его видел... Хм... В бане? Да нет, вроде не там. Может просто пересекались где-то, не суть важно. Он уже порядком мне надоел, ненавижу когда на меня смотрят, особенно когда я пытаюсь уснуть.
- Эй ты, шапка  с глазами, - в лучших традициях фильмов про зомби я поднялся со своего мягкого и пригретого места, выглядывая из окна и шинкуя этого мальца взглядом, как праздничную курицу на день благодарения. - Ты чего тут шатаешься? Если у тебя есть ко мне дело, то говори и проваливай, если нет - просто проваливай, - я был не в духе, да, хотя только дурак мог этого не понять. Это не звучало зло, скорее наигранно сердито. И все равно где-то я его уже видел, причем так, что лицо запомнилось, а это уже само по себе что-то, да значит.
- И долго ещё молчать будешь, а? Если хочешь попялиться на меня, оставь адрес у двери, я пришлю тебе фотку и наслаждайся сколько душе угодно.

Сказано-сделано, Ренджи радуясь перспективе короткого перерыва с широкой и заразительной улыбкой взял стул и вдыхая сладковатый аромат отхлебнул горячий напиток. Помимо наслаждения божественным напитком Ренджи прикидывал как бы так ответить на вопрос капитана, чтоб не идти ничего капать. Тот факт, что ему об этом говорили Абарай откровенно говоря не помнил, но упомянуть об этом означало получить помимо наряда вне очереди еще и лекцию о том, что не нужно пить в будний день.
Блин, когда ж я на траншею подписаться успел? И главное нафига она сдалась? Хм.. А не связано ли это с тем, что в одиннадцатом отряде тоже недавно что-то копали? Не ну там вроде Ячиру что-то из документов захоронила, и не сказала где, а у нас? Цветочков ему захотелось что ли?
Тем не менее соврать о том, что работа давно кипит и при первой же проверки спалиться было глупо, поэтому несколько помявшись и дуя на чай, так как он все же был довольно горячий для того, чтобы выпить его залпом, лейтенант сделал невинное лицо.
-Капитан, та траншея про которую вы говорите, она зачем нужна? Честно говоря мы еще не приступали к раскопкам. Начнется же грязь, шум, ругань,-пытался всеми силами переубедить Кутики лейтенант, но остановился, сообразив, что ляпнул лишнего,-хотя нет, ругань не начнется. Но там же могут проходить канализационные трубы!
Остановившись на полуслове Абарай решил все же погодить с перечислением причин, почему им, совершенно не нужна эта траншея и вообще это не по феншую и выслушать начальника. Хотя что-то ему подсказывало, что это был один из способов заставить Ренджи прекратить отлынивать, чего он очень не хотел. К тому же как, как можно идти работать, когда в чашке все еще плещется этот великолепный напиток?! Рыжий пожалел, что раньше нелестно отзывался об ученых и их вещах,  может заварить еще?
Надо бы перевести разговор в другую траншею, то есть тьфу ты! Совсем уже с этим копанием... Сколько там еще до конца рабочего дня? Мне б еще постираться что ли... Хорошо капитан не обнюхивает своих подчиненных.
Улыбнувшись Ренджи как можно доброжелательней продолжил разговор кося взглядом на часы, которые вот-вот даруют ему долгожданную свободу.
- Какой хороший чай, не правда ли? Это самый лучший сорт!,-заливал Ренджи прикидывая, что Кутики не будет в восторге, если узнает, что сей ныне ароматный напиток был прямиком из лапок Куроцучи,- называется "Цед Зип"! Я им Рукию еще угостить хочу, как вы считаете? Думаю, она оценит!
Тем временем часы показывали без пяти минут шесть, а значит еще чуть-чуть и можно будет отложить отчеты, копание и вообще все, что связано с работой на следующий день. Переведя свой взгляд с Кутики на часы Абарай картинно вздохнул, всем видом показывая как он расстроен,  что можно наконец покинуть кабинет с чистой совестью, или почти чистой. Допив весь чай парень поставил чашку на поднос и многозначительно с надеждой в глазах уставился на капитана.

Вопрос Ренджи про траншею определенно был провокационным. Рыжий, ленивый, а смышленый, шельма. Бьякуя внимательно посмотрел на лейтенанта, думая, что бы тому ответить. Смотрел взглядом серьезным, капитанским, дабы скрыть бешеную работу мысли — не говорить же Ренджи о том, что рабского труда ему захотелось.

- Это... для обороны, — наконец на полном серьезе ответил он и медленно сплел пальцы рук, глядя Ренджи в глаза. Он был старше по званию, а потому глупые вопросы Ренджи, случись они у того в голове (как пить дать случатся), по идее должен бы придержать. — От Кусадзиси Ятиру. Вы же в курсе, лейтенант, что она повадилась таскать плюшки из офицерской столовой?

Бьякуя подумывал напечь печенек в форме вакамэ — он помнил, девчушка их то ли боится, то ли просто не ест — и развесить по территории отряда, начиная от ворот со стеной по периметру, заканчивая спальнями бойцов. Но то были крайние меры. Пока можно и траншею, раз уж пришла такая мысль. Он взял чашку и отпил.

- Действительно, хороший чай, — даже как-то удивился Кутики. Любопытно, где Ренджи такой достал? Клан Кутики был частым покупателем в чайной лавке Сэйрэйтэя и, в общем-то, все более-менее достойные сорта напитка были Бьякуе известны и испробованы. — Ренджи, где вы достали этот... «Цед Зип»? С грунта принесли? — это было единственное нормальное объяснение. Он отпил еще пару глотков, явно никуда не торопясь. Это Ренджино поглядывание на часы было столь красноречивым, что пошли Бьякуя его сейчас работать, сойдет за подлеца или идиота. Оттого пришлось налить себе еще чашку и дать лейтенанту еще минут пять отдыха — аккурат до окончания рабочего дня.

- До свидания, Ренджи, — попрощался капитан, отпуская рыжего варвара разом из своего кабинета и с рабочего места вообще. — Надеюсь, завтра ваш день будет плодотворнее. Благодарю за чай. — И они разошлись. По домам. Абарай к себе в квартиру, Бьякуя к себе в комнаты при казармах Шестого отряда.

***

Утро было каким-то странным. Словно с перепою. Хотя Бьякуя и не знал — как это «с перепою», но именно сегодня утром подозревал, что именно так. В груди снова шевельнулось то самое чувство — но сейчас оно было куда как ярче, словно конец света вот он — стоит за дверью. Бьякуя поднял руку и прижал ко лбу. Полежал так секунд тридцать, затем выпрямил руку, вытягивая ее вверх. Рукав юкаты сполз до самого плеча и краем глаза капитан заметил татуировку — очень знакомую и не единожды — повыше локтя. Сердце ёкнуло. Он скосил глаза и всмотрелся — нет, не показалось. В мозгу закружились догадки: проделки Ятиру? Ренджи ночью надрался и совсем страх потерял? или что? или как?

Бьякуя разко сел на футонах. Чуть склонился вперед — и похолодел. С плеча соскользнули ярко-рыжие, почти красные пряди. У капитана Шестого отряда натурально пропал дар речи.